For the horde!
один странный рассказ
Никогда не возвращайся туда, где был счастлив. Это не совет для кого-то из вас. Это моё правило.
Маленький домик во французской провинции, по стенам которого вьётся виноградная лоза. Бездонно-тёмное таёжное озеро и невесомая дымка утреннего тумана, окутывающая одинокую рыбацкую лодку. Табун лошадей на фоне далёких синих гор. Запах краски и дерева в мастерской у престарелого художника.
Я помню места и события, но почти не помню лиц. Время стирает их из памяти первыми. Стремление вернуть утраченное так же нелепо, как попытка пройти сквозь запертую дверь. Ключ от каждой такой двери потерян навсегда. Он принадлежал человеку с другим цветом волос, разрезом глаз, голосом, фигурой. И даже если я подберу отмычку, чтобы незваным гостем проникнуть в родной когда-то дом, то наткнусь лишь на чужой непонимающий взгляд.
Всё изменилось, всё стало иначе.
Так почему я оказался здесь снова? Зачем поднимаюсь по знакомой лестнице и иду по пропахшему формалином коридору? Кто я сейчас? Чего я жду от предстоящей встречи?
Библиотека. На неё я смотрел дольше всего, дивясь тому, как изменила она оставшийся в памяти пейзаж. Признать это красивое строение частью университета отчего-то не получалось. Само собой, проучись я тут следующие пять лет, впечатления от настоящего затмили бы картину прошлого. Каждый день я проезжал бы мимо библиотеки на автобусе, бегал между корпусами в компании новых друзей, целовался возле памятника Ломоносову с девушкой, которую пока не знаю. Возможно, даже научился переходить дорогу в том самом месте.
Нет. Не для этого я вернулся сюда.
– Демченко Наталья Сергеевна? – переспросила хрупкая брюнетка с печальным взглядом, восседавшая за одним из столов в приёмной комиссии.
Желающих сдать документы сегодня было немного, и я завернул в открытую дверь, намеренно оттягивая посещение кафедры. В голову вдруг пришла сумасшедшая мысль, что меня узнают. Она породила ещё большее смятение, чем я испытывал перед отлётом в Москву. Я сам не понимал, чего хочу больше: узнать, что путешествие было напрасным или что встреча возможна уже сейчас.
– Это с зоологии позвоночных, – неожиданно вступила в разговор другая девушка. Полноватая и блеклая. На лице её, впрочем, читались куда больший энтузиазм и желание помочь. – Она здесь. Спросите на третьем этаже.
Всё-таки второй вариант.
– Спасибо, – я повернулся к выходу.
– Молодой человек, а документы? – укоризненно протянула брюнетка.
Я мотнул головой. Не в этот раз.
Поступление на биологический факультет Московского университета было чистой воды авантюрой. Мать ожидала, что я продолжу заниматься иностранными языками, дед подначивал идти в театральный. Моя тогдашняя внешность располагала ко второму, продемонстрированные ещё в школе способности – к первому.
За месяц до выпускных экзаменов я поспорил с закадычным приятелем Шуркой Гольцманом, что освою любую профессию, которую он назовёт. Ставка была смехотворной – бутылка пива. Когда Шурка узнал, что через пять лет угощать придётся ему, то покрутил у виска.
В тот раз документы у меня принимала не девушка, а бойкий мужичок в круглых старомодных очках.
– И вот представьте себе: занесёт вас судьба в дикие леса, – устрашал он. – Жить будете в палатке, мыться в речке, ни мамы, ни папы…
– Последние два условия меня не смущают, да и к лесам не привыкать.
– Ездили в экспедиции? – заинтересовался мужичок, открывая пестрящий отличными оценками аттестат.
У моей школы был гуманитарный уклон. Ни о каких экспедициях там не шло и речи.
– Ходил с братом на медведя.
Он решил, что я шучу. Я говорил чистую правду.
Умение выслеживать зверя, читать по следам и слушать звуки леса мне ещё пригодилось. Руководитель полевой практики не уставал восхищаться моими способностями. Но куда ценнее был восторг, который я читал в других, прозрачно-серых, будто благородное дымчатое стекло, глазах.
Многокилометровые переходы с рюкзаком за плечами, песни у костра, гречневая каша на завтрак, обед и ужин. Я был счастлив каждым мгновением своей очередной молодости. Шурка любил повторять, что пиво заслужил именно он, поскольку вовремя повернул путеводную стрелку моей судьбы. Я и сам готов был проставляться хоть каждый день, ведь именно благодаря сумасбродному пари обрёл куда больше, чем пришедшееся по душе дело.
Любовь настигла меня уже на первом курсе и, клянусь Богом, это было самое яркое чувство, которое я когда-либо испытывал.
Больше я не задавал вопросов. Осторожно заглядывал в каждую открытую дверь, коих по случаю лета было немного, уверенный, что рано или поздно найду её. Так оно и случилось.
Немного сутулая спина, коротко стриженные русые волосы. Она стала носить очки, и оттого в первый момент показалась мне до неправильности чужой. Минутное замешательство, последний укол страха – и пелена сомнения упала с моих глаз. Теперь я видел её совсем другой. Ослепительно молодой, безнадёжно счастливой. Тонкие пальцы перебирали струны гитары, кожа пахла лесом и костром. Я шептал ей на ухо слова любви, безбожно мешая русский с французским. Она смеялась и отмахивалась.
– Вы заблудились?
Как же сильно я скучал по этому голосу!
– Да… то есть нет… я сдавал документы…
Пускай сочтёт меня идиотом, пускай прогонит, только не вынуждает придумывать нелепые объяснения. Мне нужен всего один взгляд, которого я оказался лишён. Прощальный, последний.
– Так вы поступаете! – почему-то обрадовалась она. – Уже приглядываете кафедру?
– Можно и так сказать, – улыбнулся я в ответ.
– Приходите к нам. Учиться здесь очень интересно, – в её голосе звучало воодушевление. Так человек говорит о любимой работе. – У нас насыщенная полевая практика. На Звенигородской биостанции и на Белом море. А с четвёртого курса – большой практикум по морфологии. Вы сами чем увлекаетесь?
Ответить я не успел. Зазвонил телефон. Она недовольно тряхнула головой и принялась рыться в сумочке.
– Извините.
– Ничего страшного.
Из вежливости я должен был уйти или хотя бы сделать вид, что не слушаю. Не получилось. Я так и стоял у двери, не в силах оторвать от неё глаз. Осознаёте ли вы, как это много – просто быть рядом?
– Как приехал? Говорил ведь, что задержишься. И девочки с тобой? Да-да, уже спускаюсь! Мне надо идти, – последние слова были обращены ко мне. – Семья ждёт.
Она немного виновато улыбнулась, быстро сгребла со стола какие-то бумаги.
– Дальше по коридору – дверь направо. Спросите Николая Александровича, с ним можно поговорить о нашей кафедре.
– Спасибо.
Наши глаза встретились в последний раз.
«Скажи, что ты счастлива», – попросил я.
«Я счастлива», – ответила она.
«Тогда счастлив и я».
Из моей жизни она исчезла вместе с торопливым стуком каблучком и гудением лифта. Я не смотрел ей вслед. Куда важнее было сохранить в памяти каждую чёрточку постаревшего, но такого родного лица. Оно не будет вновь и вновь напоминать о себе, как лицо моего императора, но сколько бы ещё столетий мне ни пришлось топтать эту многострадальную землю, я не позволю времени одержать верх. Я не забуду её.
Что вам известно о моём императоре? Тысяча книг, сотня фильмов. Так много и так мало. Никогда не увидеть вам его настоящее лицо, не услышать голос, при звуке которого любой из нас был готов отправиться хоть на край света. Мы шли покорять весь мир, и города скидывали белые флаги под копыта наших лошадей. Это было великое время, прекрасное время. Я был молод и горяч. Жар битвы лишь распалял мой собственный огонь. Вновь и вновь я бросал вызов смерти, чтобы победить во славу моего императора.
Бескрайние восточные земли расстилались перед нами. Народ там был дик и невежественен. Скоро, очень скоро он преклонит колени перед новым правителем. Ни разу не позволил я себе усомниться в исходе очередного великого похода. Опуская в могилу убитого товарища, оглохнув от грохота пушек, глядя, как над золотыми куполами растекается марево пожара, я продолжал верить.
И даже делая последние шаги по глубокому, до отвращения белому снегу, не чувствуя ни обмороженных пальцев, ни лица, я видел где-то вдали его силуэт.
Vivat Bonaparte! Vivat!
Холод. Он преследует меня с тех самых пор. Он – верный спутник приближающейся смерти. Короткий морозный укол или долгое погружение в ледяной омут. Белый свет вдали. Мне не добраться до него. Волею то ли Бога, то ли Дьявола я приговорён к иной участи. Неведомая сила устремляется навстречу, отбрасывает назад.
Холод исчезает вместе с первым криком новой жизни.
Я рождался шесть раз и пять умирал, ни разу не дожив до семидесяти лет. Однажды смерть настигла меня в одиннадцать. У меня были жёны и дети, я держал на руках новорождённого внука. Менялись времена, менялись города и люди, а вот страна оставалась всё той же – Россия. Не покорившись моему императору, она захватила в плен его верного слугу.
Воспоминания приходят не сразу. В первые полгода мой разум будто бы дремлет, я ничем не отличаюсь от обычных младенцев. Впрочем, стараюсь не выделяться и после. Я называю матерью женщину, которая меня родила, и отцом – мужчину рядом с ней. Они не виноваты в том, что их долгожданное дитя несёт на себе отпечаток прошлых жизней.
По-настоящему сложно было только в первый раз. Взгляд аристократа с ужасом останавливался то на грязном полу крестьянской избы, то на закопчённых окнах. Я так и не смог выбраться из глухих таёжных дебрей, чтобы вернуться домой, в милую сердцу Францию. Потом понял, как нелепо моё стремление. Я отступил и смирился, научился отпускать прошлое, принимать как данность свой очередной уход, каким бы внезапным он ни был. Человек не может жить без привязанности, без любви. Я любил своих родителей, своих братьев и сестёр, друзей, жён, детей. Они скорбели о моей смерти, я скорбел о нашем расставании. И лишь однажды моя любовь была похожа на приступ жаркого безумия, а я потерял её так скоро и нелепо. Всем множеством будущих жизней я бы пожертвовал ради одной возможности уйти с пути несущегося на меня автомобиля.
Мать говорила, что я много плакал после рождения. Врачи опасались скрытой патологии и долго не выпускали нас из роддома. Не помню, но знаю причину.
Я получил новое тело, а моё сердце осталось там, на зелёных аллеях Воробьёвых гор.
На улице было солнечно и пахло летом. Я сидел на скамейке, беспечно задрав голову вверх. Мимо спешили абитуриенты, со стороны шоссе доносились гудки машин. Тяжесть, не дававшая мне покоя все эти годы, куда-то исчезла. Я чувствовал себя так, будто пережил ещё одно рождение. И только где-то глубоко внутри навсегда осталась печать грусти.
Прежде чем вернуться в гостиницу я поброжу немного по набережной Москвы-реки, загляну на Арбат, постою под окнами старого дома. Билеты на самолёт тоже надо купить сегодня. Я не останусь в столице. В этой жизни меня ждёт другая судьба.
Вынуть из куртки телефон, набрать номер.
– Это я, мам. Да, постараюсь вылететь завтра. Ты ведь обещала ни о чём не спрашивать, помнишь? Успею я сдать документы, не беспокойся. Скоро буду дома. Ещё созвонимся.
Никогда не возвращайся туда, где был счастлив. Это не совет для кого-то из вас. Это моё правило.
Маленький домик во французской провинции, по стенам которого вьётся виноградная лоза. Бездонно-тёмное таёжное озеро и невесомая дымка утреннего тумана, окутывающая одинокую рыбацкую лодку. Табун лошадей на фоне далёких синих гор. Запах краски и дерева в мастерской у престарелого художника.
Я помню места и события, но почти не помню лиц. Время стирает их из памяти первыми. Стремление вернуть утраченное так же нелепо, как попытка пройти сквозь запертую дверь. Ключ от каждой такой двери потерян навсегда. Он принадлежал человеку с другим цветом волос, разрезом глаз, голосом, фигурой. И даже если я подберу отмычку, чтобы незваным гостем проникнуть в родной когда-то дом, то наткнусь лишь на чужой непонимающий взгляд.
Всё изменилось, всё стало иначе.
Так почему я оказался здесь снова? Зачем поднимаюсь по знакомой лестнице и иду по пропахшему формалином коридору? Кто я сейчас? Чего я жду от предстоящей встречи?
Библиотека. На неё я смотрел дольше всего, дивясь тому, как изменила она оставшийся в памяти пейзаж. Признать это красивое строение частью университета отчего-то не получалось. Само собой, проучись я тут следующие пять лет, впечатления от настоящего затмили бы картину прошлого. Каждый день я проезжал бы мимо библиотеки на автобусе, бегал между корпусами в компании новых друзей, целовался возле памятника Ломоносову с девушкой, которую пока не знаю. Возможно, даже научился переходить дорогу в том самом месте.
Нет. Не для этого я вернулся сюда.
– Демченко Наталья Сергеевна? – переспросила хрупкая брюнетка с печальным взглядом, восседавшая за одним из столов в приёмной комиссии.
Желающих сдать документы сегодня было немного, и я завернул в открытую дверь, намеренно оттягивая посещение кафедры. В голову вдруг пришла сумасшедшая мысль, что меня узнают. Она породила ещё большее смятение, чем я испытывал перед отлётом в Москву. Я сам не понимал, чего хочу больше: узнать, что путешествие было напрасным или что встреча возможна уже сейчас.
– Это с зоологии позвоночных, – неожиданно вступила в разговор другая девушка. Полноватая и блеклая. На лице её, впрочем, читались куда больший энтузиазм и желание помочь. – Она здесь. Спросите на третьем этаже.
Всё-таки второй вариант.
– Спасибо, – я повернулся к выходу.
– Молодой человек, а документы? – укоризненно протянула брюнетка.
Я мотнул головой. Не в этот раз.
Поступление на биологический факультет Московского университета было чистой воды авантюрой. Мать ожидала, что я продолжу заниматься иностранными языками, дед подначивал идти в театральный. Моя тогдашняя внешность располагала ко второму, продемонстрированные ещё в школе способности – к первому.
За месяц до выпускных экзаменов я поспорил с закадычным приятелем Шуркой Гольцманом, что освою любую профессию, которую он назовёт. Ставка была смехотворной – бутылка пива. Когда Шурка узнал, что через пять лет угощать придётся ему, то покрутил у виска.
В тот раз документы у меня принимала не девушка, а бойкий мужичок в круглых старомодных очках.
– И вот представьте себе: занесёт вас судьба в дикие леса, – устрашал он. – Жить будете в палатке, мыться в речке, ни мамы, ни папы…
– Последние два условия меня не смущают, да и к лесам не привыкать.
– Ездили в экспедиции? – заинтересовался мужичок, открывая пестрящий отличными оценками аттестат.
У моей школы был гуманитарный уклон. Ни о каких экспедициях там не шло и речи.
– Ходил с братом на медведя.
Он решил, что я шучу. Я говорил чистую правду.
Умение выслеживать зверя, читать по следам и слушать звуки леса мне ещё пригодилось. Руководитель полевой практики не уставал восхищаться моими способностями. Но куда ценнее был восторг, который я читал в других, прозрачно-серых, будто благородное дымчатое стекло, глазах.
Многокилометровые переходы с рюкзаком за плечами, песни у костра, гречневая каша на завтрак, обед и ужин. Я был счастлив каждым мгновением своей очередной молодости. Шурка любил повторять, что пиво заслужил именно он, поскольку вовремя повернул путеводную стрелку моей судьбы. Я и сам готов был проставляться хоть каждый день, ведь именно благодаря сумасбродному пари обрёл куда больше, чем пришедшееся по душе дело.
Любовь настигла меня уже на первом курсе и, клянусь Богом, это было самое яркое чувство, которое я когда-либо испытывал.
Больше я не задавал вопросов. Осторожно заглядывал в каждую открытую дверь, коих по случаю лета было немного, уверенный, что рано или поздно найду её. Так оно и случилось.
Немного сутулая спина, коротко стриженные русые волосы. Она стала носить очки, и оттого в первый момент показалась мне до неправильности чужой. Минутное замешательство, последний укол страха – и пелена сомнения упала с моих глаз. Теперь я видел её совсем другой. Ослепительно молодой, безнадёжно счастливой. Тонкие пальцы перебирали струны гитары, кожа пахла лесом и костром. Я шептал ей на ухо слова любви, безбожно мешая русский с французским. Она смеялась и отмахивалась.
– Вы заблудились?
Как же сильно я скучал по этому голосу!
– Да… то есть нет… я сдавал документы…
Пускай сочтёт меня идиотом, пускай прогонит, только не вынуждает придумывать нелепые объяснения. Мне нужен всего один взгляд, которого я оказался лишён. Прощальный, последний.
– Так вы поступаете! – почему-то обрадовалась она. – Уже приглядываете кафедру?
– Можно и так сказать, – улыбнулся я в ответ.
– Приходите к нам. Учиться здесь очень интересно, – в её голосе звучало воодушевление. Так человек говорит о любимой работе. – У нас насыщенная полевая практика. На Звенигородской биостанции и на Белом море. А с четвёртого курса – большой практикум по морфологии. Вы сами чем увлекаетесь?
Ответить я не успел. Зазвонил телефон. Она недовольно тряхнула головой и принялась рыться в сумочке.
– Извините.
– Ничего страшного.
Из вежливости я должен был уйти или хотя бы сделать вид, что не слушаю. Не получилось. Я так и стоял у двери, не в силах оторвать от неё глаз. Осознаёте ли вы, как это много – просто быть рядом?
– Как приехал? Говорил ведь, что задержишься. И девочки с тобой? Да-да, уже спускаюсь! Мне надо идти, – последние слова были обращены ко мне. – Семья ждёт.
Она немного виновато улыбнулась, быстро сгребла со стола какие-то бумаги.
– Дальше по коридору – дверь направо. Спросите Николая Александровича, с ним можно поговорить о нашей кафедре.
– Спасибо.
Наши глаза встретились в последний раз.
«Скажи, что ты счастлива», – попросил я.
«Я счастлива», – ответила она.
«Тогда счастлив и я».
Из моей жизни она исчезла вместе с торопливым стуком каблучком и гудением лифта. Я не смотрел ей вслед. Куда важнее было сохранить в памяти каждую чёрточку постаревшего, но такого родного лица. Оно не будет вновь и вновь напоминать о себе, как лицо моего императора, но сколько бы ещё столетий мне ни пришлось топтать эту многострадальную землю, я не позволю времени одержать верх. Я не забуду её.
Что вам известно о моём императоре? Тысяча книг, сотня фильмов. Так много и так мало. Никогда не увидеть вам его настоящее лицо, не услышать голос, при звуке которого любой из нас был готов отправиться хоть на край света. Мы шли покорять весь мир, и города скидывали белые флаги под копыта наших лошадей. Это было великое время, прекрасное время. Я был молод и горяч. Жар битвы лишь распалял мой собственный огонь. Вновь и вновь я бросал вызов смерти, чтобы победить во славу моего императора.
Бескрайние восточные земли расстилались перед нами. Народ там был дик и невежественен. Скоро, очень скоро он преклонит колени перед новым правителем. Ни разу не позволил я себе усомниться в исходе очередного великого похода. Опуская в могилу убитого товарища, оглохнув от грохота пушек, глядя, как над золотыми куполами растекается марево пожара, я продолжал верить.
И даже делая последние шаги по глубокому, до отвращения белому снегу, не чувствуя ни обмороженных пальцев, ни лица, я видел где-то вдали его силуэт.
Vivat Bonaparte! Vivat!
Холод. Он преследует меня с тех самых пор. Он – верный спутник приближающейся смерти. Короткий морозный укол или долгое погружение в ледяной омут. Белый свет вдали. Мне не добраться до него. Волею то ли Бога, то ли Дьявола я приговорён к иной участи. Неведомая сила устремляется навстречу, отбрасывает назад.
Холод исчезает вместе с первым криком новой жизни.
Я рождался шесть раз и пять умирал, ни разу не дожив до семидесяти лет. Однажды смерть настигла меня в одиннадцать. У меня были жёны и дети, я держал на руках новорождённого внука. Менялись времена, менялись города и люди, а вот страна оставалась всё той же – Россия. Не покорившись моему императору, она захватила в плен его верного слугу.
Воспоминания приходят не сразу. В первые полгода мой разум будто бы дремлет, я ничем не отличаюсь от обычных младенцев. Впрочем, стараюсь не выделяться и после. Я называю матерью женщину, которая меня родила, и отцом – мужчину рядом с ней. Они не виноваты в том, что их долгожданное дитя несёт на себе отпечаток прошлых жизней.
По-настоящему сложно было только в первый раз. Взгляд аристократа с ужасом останавливался то на грязном полу крестьянской избы, то на закопчённых окнах. Я так и не смог выбраться из глухих таёжных дебрей, чтобы вернуться домой, в милую сердцу Францию. Потом понял, как нелепо моё стремление. Я отступил и смирился, научился отпускать прошлое, принимать как данность свой очередной уход, каким бы внезапным он ни был. Человек не может жить без привязанности, без любви. Я любил своих родителей, своих братьев и сестёр, друзей, жён, детей. Они скорбели о моей смерти, я скорбел о нашем расставании. И лишь однажды моя любовь была похожа на приступ жаркого безумия, а я потерял её так скоро и нелепо. Всем множеством будущих жизней я бы пожертвовал ради одной возможности уйти с пути несущегося на меня автомобиля.
Мать говорила, что я много плакал после рождения. Врачи опасались скрытой патологии и долго не выпускали нас из роддома. Не помню, но знаю причину.
Я получил новое тело, а моё сердце осталось там, на зелёных аллеях Воробьёвых гор.
На улице было солнечно и пахло летом. Я сидел на скамейке, беспечно задрав голову вверх. Мимо спешили абитуриенты, со стороны шоссе доносились гудки машин. Тяжесть, не дававшая мне покоя все эти годы, куда-то исчезла. Я чувствовал себя так, будто пережил ещё одно рождение. И только где-то глубоко внутри навсегда осталась печать грусти.
Прежде чем вернуться в гостиницу я поброжу немного по набережной Москвы-реки, загляну на Арбат, постою под окнами старого дома. Билеты на самолёт тоже надо купить сегодня. Я не останусь в столице. В этой жизни меня ждёт другая судьба.
Вынуть из куртки телефон, набрать номер.
– Это я, мам. Да, постараюсь вылететь завтра. Ты ведь обещала ни о чём не спрашивать, помнишь? Успею я сдать документы, не беспокойся. Скоро буду дома. Ещё созвонимся.
@темы: Граф Оман
-
-
19.11.2012 в 03:05-
-
19.11.2012 в 15:05